 |
 
|
|
 Краеведческие очерки В.Н. Проскурина
ГОЛОС ВОЛШЕБНОГО НУМИДИЙЦА
Как сладостно, проживши жизнь счастливо,
Он более запомнился в образе актёра Павла Луспекаева из фильма «Белое солнце пустыни», под аккомпанемент «Ваше благородие, госпожа удача», – статностью, повадками и патриотизмом. Звучащий баритоном Гринкевич никогда не приходил пустопорожним ни в одну редакцию – будь то газета, журнал, радиостанция или телестудия. Где бы ни ступала его мощная фигура, благородный гость заводил присутствующих историей, анекдотом. замыслом. Постоянно хохмил, ловкой остротой ввязываясь в разговор. Казалось бы, на легкую, ни к чему не обязывающею тему. Могучий движением он вваливался в открытую дверь редактора, неся за пазухой что-то заманчивое. Обыкновенно то был раритет, любовно выписанный им в ночной тиши своего кабинета. Вернее, крохотной комнатушки, сплошь заваленной редкими книгами, старыми фотографиями, антикварной утварью, немыслимой давности орденами и медалями, гравюрами и лубочными картинками, настоящими саблями, бутафорскими кинжалами и прочими подобными причиндалами. Это был мир, принадлежавший всеядному Николаю Гринкевичу.
Кабинет Н.Н.Гринкевича Жизнь коллекционера, его родни и коллег, отражена Гринкевичем в замечательной книге «Строки, имена, судьбы», вышедшей в 1988 году в издательстве «Онер» под редакцией старейшего журналиста Игоря Саввина. Автор щедро знакомит читателей с уникальными книжными находками, с деятелями искусства и литературы, с творчеством Фёдора Шаляпина, неизвестными страницами жизни Александра Куприна и Михаила Булгакова, с письмами Леонида Андреева и Корнея Чуковского, делится автографами Петра Чайковского, Исаака Дунаевского, Константина Бальмонта и других знакомых нам незнакомцев. Рассказывает с подробностями о певцах Александре Курганове и Петре Райчеве, о народном акыне Амре Кашаубаеве, 20 июля 1925 года на Всемирной выставке декоративного искусства покорившем своим самобытным искусством Париж. Это надо читать не спеша, перечитывая каждую страницу с вниманием. Поведаем, как Николай Гринкевич получил среди коллекционеров чудное прозвище «нумидиец». Однажды из гастрольной поездки в Восточную Сибирь оперный певец Гринкевич привёз старинные керосиновые настольные лампы, ноты, ордена, деревянные блюда, жетоны страховых обществ, купленные на городской толкучке. Его внимание привлёк старый торговец – ни дать ни взять Шестопёр из бударинской пьесы «Ермак». Речь у хмельного деда оказалась балагурной, ажурной, вся на шутках-прибаутках. Он звал покупателя Гринкевича по-свойски, но мудрёным словцом «нумидиец». Видимо, путая сказанное понятием «нумизмат». Николай Николаевич поначалу категорично отвечал, мол, он – русский. Но после секундного колебания Гринкевич осознал странное словцо и так и остался неисправимым чудаком – «нумидийцем». А среди хлама сибирского хранителя он обнаружил разнообразные колокольчики, тут же ставшие раритетом его коллекции в алма-атинской квартире напротив Зелёного базара. Страсть к редкостным диковинам повседневной жизни съедала Николая Николаевича с самого раннего детства в болгарском городе Софии, где он жил с незабвенными родителями.
Колокольчики из коллекции Н.Н.Гринкевича Вспоминаю окружение Николая Гринкевича и свою бесшабашную юность. Обычно мы встречались у Никольского собора на удобной скамейке под тенистым деревом, делились новостями и очерками, рассказывали невероятные истории, делились радостями и печалями. Особенно в дни его тяжёлой неотвратимой болезни. В ту пору Николай Гринкевич в тайне от многих служил дьяконом в храме. Вместе со мной входил в «двадцатку», т. е. в общественно-церковный совет. Мне ещё предстояло написать очерки «любимого города Верного» для новой православной газеты. Об истории церквей, собрать фотодокументы, издать первые труды по памятникоохранному делу (история церковного зодчества, увы, была разрушена – и жестоким атеистическим временем, и безучастным существованием алматинцев). Буду помнить его хлебосольные и питейные адреса, где Николай Николаевич жил-дружил, напевал под стопочку оперную арию. Не будем говорить печально о времени, как Гринкевичы попали в Алма-Ату. Зигзаги советской удачи известны. Вместо вожделенного Саратова или родового Камышина судьба отправила эмигранта и соотечественника в Заилийский край. Представляю его дом на Дунганской (ныне – Масанчи), где жили многие деятели городской культуры, мои старые друзья и новые знакомые. В ту пору здесь здравствовало музыкальное сообщество, – педагоги и студенты музыкальных школ, училища, консерватории, малых и больших театров социалистической Алма-Аты. Под ёмким названием Музхоркомбинат и под началом добрейшего директора Ивана Васильевича Круглыхина. Здесь в доме музыкантов Николай Николаевич, будучи подшофе, частенько «яростно» гонял по двору милых дам коллекционной шпагой, некогда принадлежащей его деду. С грустью вспоминаю разрушенный дом отца на Панфилова, последний оплот моей молодости перед отъездом. В сарае среди всякого барахла были и ноты нашей бабушки Марии Александровны Гольцевой, концертмейстера оперного театра. И Николай Николаевич, будучи завлитчастью театра, бережно собирал музыкальные тетради и записи, исполненные в дореволюционных отечественных и зарубежных издательствах, и отвозил к себе на квартиру, в свой домашний музей.
Шмулёвский дом, называемый хозяином «Сорос-клубом», стоял в т. н. «Компоте», большом частном секторе за Малой Алматинкой. Здесь благоденствовала в сюжетах алма-атинская богема. Вожатыми были Шмулёв и Гринкевич, иные обожаемые заводилы литературно-музыкальных встреч. Скажем, два Юрия – коллекционер Кошкин и писатель Плашевский. Двор был разрисован картинами и усеян скульптурами в стиле древнеафинского квартала. Наверх на панораму, высоченную «пожарную каланчу», вела лестница. Во дворе в глуши фруктового сада гостей встречала гостеприимная «императорская беседка» и интимная «римская баня». Сам дом был в два обустроенных этажа, с постоянной галереей современных художников. Второй этаж казался «тайным Эрмитажем», с коллекцией грампластинок и редкостей, с потаённой лежанкой и необходимыми вещами хозяина. Здесь, в нужном месте, была припрятана подшивка дореволюционных газет и журналов, запрещённая в Стране Советов литература «Белого движения». Между этажами, вдоль винтовой лестницы, стояли пустые бутылки от прежних крепких напитков, этих «визитных карточек» постояльцев шмулёвского дома. В каждую запечатанную со вкусом стеклотару Михаил Шмулёв вкладывал изданный очерк, записи о творческом пути избранных гостей. Это были первые свидетельства наших опытов в истории, литературе и искусстве. Увы, пожар в шмулёвском доме уничтожил все ценности и раритеты, галерею молодых художников и скульпторов, похоронив нашу юность, молодость, зрелость. Думается, пожар был намеренным. Прежде была гибель огромного и любимого пса, застреленного вандалами… Вспоминаю пришедших на похороны, отпевание и поминальную встречу друзей, знакомых, единомышленников Николая Гринкевича. Сказать о всех друзьях просто невозможно. Пол-Алма-Аты были в те годы в полном здравии и в тесном окружении Гринкевича: писатель и биограф заилийских горожан Вячеслав Карпенко, главный редактор журнала «Простор» Ростислав Петров, сценарист и автор документальных фильмов об Алма-Ате Владимир Татенко, преподаватель музыки Лилия Соболева, журналист Игорь Астафьев, музыковед Юрий Аравин. Была на отпевании в Никольском храме и его любимая Людмила свет Енисеева, наша наставница в разножанровом – газетно-журнальном и радио-телевизионном – творчестве. Среди пришедших на поминки были организатор Казахского филиала Советского фонда культуры Юрий Пачин и коллекционер-пушкинист Нысынбай Избаев. Принимали нас за поминальным столом жена Раиса Васильевна, теперь уже покойная, и сын Николай Гринкевич, ныне протодиакон Вознесенского храма. В ту пору Николай-младший был сокурсником моего племянника дирижёра Алексея Кутунова. Да, были десятки почитателей его таланта крепкой дружбы, постоянной поддержки. Отвергаю с печалью, что они были в жизни. Признаюсь с радостью, что они есть и будут в земной круговерти. Каждый говорил о том, как нам не хватает покойного хозяина, душевного семьянина, «нумидийца» непредсказуемых источников. Помню, Николай Гринкевич-старший говорил друзьям: «Книги, книги, книги… Всё в доме потеснилось, чтобы уступить им место. Среди них редкие, редчайшие, уникальные, а рядом с ними книги с однозначными номерами. Пятьдесят лет назад положившие начало моему собранию. от них и пошел сегодняшний многотысячный отсчет. Они украсили детство и юношеские годы уже двух поколений и моего сына Николая. Я верю в то, что и его дети – племя молодое, незнакомое – сберегут и приумножат собранное мною, помянут добрым словом книжную одержимость деда. Да, только так и создаются могучие родовые библиотеки».
© Владимир ПРОСКУРИН
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
