 |
 
|
|
 Краеведческие очерки В.Н. Проскурина
«СВОЛОЧИ» В ГОРЕЛЬНИКЕ
Сценарий фильма «Сволочи» переработан из повести Кунина «Ни любви, ни тоски, ни жалости», героями ленты стали малолетние воры и убийцы, их вытаскивают из тюремных камер и направляют в засекреченный тренировочный лагерь в горах, где из них предполагается в кратчайшие сроки сделать диверсантов-парашютистов, обученных действовать в тылу врага. Своеобразный «ответ гитлерюгенду», но выполненный в духе отечественных традиций – по-совковому, по-лагерному. Тем не менее «каравановец» Виктор Шацких в письме пишет, обращаясь ко мне как к краеведу: «Про школу военных альпинистов в Горельнике все знают, а вот про эти вещи я никогда не слышал. И моя жена тоже не слышала, хотя ее папа был директором метеостанции «Верхний Горельник» и она там буквально выросла…». Действительно, чертовщина какая-то! Мы, алматинцы, ничего не знаем о событиях 1943 года в собственных горах, а московский прозаик Владимир Кунин о том военном лихолетье сообщает прелюбопытные факты. Правда, в художественном изложении мастера-импровизатора. О Горельнике поведали однажды сами свидетели, создатели школы военных альпинистов – М. Т. Погребецкий, М. Э. Грудзинский, А. Ф. Туфан и другие ветераны альпинизма. Но тем воспоминаниям уже миновало полстолетия, новое поколение о них ничего не знает, да и память о самой горной школе изрядно поблекла. Действительно, что за странные бункеры, железобетонные надолбы и подземные галереи они отыскали в горах Заилийского Алатау? Правда, не в Мало-Алматинском ущелье, а в соседнем, Большом. Вот и Владимир Кунин в своем повествовании путано пишет, где именно происходило действие: то ли в Медео, то ли в Чимбулаке, а может быть, совсем в ином месте пересеченной местности («строилось чего-то секретное выше Горельника»). Правда, упоминает в рассказе о грузовых машинах, которые видел высоко в горах – в условиях старой Алма-Аты транспорт мог подняться только до «Просвещенца», к каскаду ГЭС в Больше-Алматинском ущелье или к «подножию» санатория «Алма-Арасан». Выше дорог в тыловом городе не было в природе. Предлагаем читателям кунинский вариант существования под Алма-Атой Школы горных диверсантов. Любопытно, что фамилия начальника альплагеря в Горельнике практически совпадает – в жизни Погребецкий, а в книге – Вишневецкий. Режиссер так описывает этого героя: «Он отозван из лагеря, в котором оказался в 37-м. Когда генералы говорят Вишневецкому: «Вы призваны возглавить эту программу», он задает два вопроса: «Контингент и командный состав?». Не случайно ему говорят: «Контингент вам знакомый», то есть уголовники. А насчет преподавателей объясняют: «Берите кого угодно, отзовите с фронтов, из лагерей». То есть получается, что половина преподавателей в этом лагере – тоже репрессированные люди. Вишневецкий, замкнутый в себе, потерявший жену и сына, не проявляет особых чувств к своим подопечным – с него станется отдать приказ о расстреле провинившегося, отчеканив охранникам: «Ваша проблема – моя ответственность».
Рассказ В. Кунина ведется от имени зэка, пацана Мики, оказавшегося на воле, а с годами – известного художника Михаила Сергеевича Полякова… — А выше вы не забирались? – помнится, спросил тогда Мика. — Не!.. – отмахнулся старшина. – Там, чуток повыше Горельника, чего-то секретное сейчас сооружают, дык туда кажная тропка перекрыта. Ну их… Всю свою долгую жизнь, до самой старости, Михаил Сергеевич не любил вспоминать про эту субсекретную горную школу диверсантов… Не потому, что когда-то в следственной тюрьме в сорок третьем году, будучи пятнадцатилетним мальчишкой, он дал подписку о неразглашении, не имеющую ограничительного срока давности… * * * О Школе горно-альпийских диверсантов Михаил Сергеевич почти никогда не вспоминал. Что-то тяжкое и унизительное было в этих редких воспоминаниях… Пять месяцев «выживания», пять месяцев ни на минуту не прекращающейся борьбы со страхом, с собой, со льдом, отвесными рваными скалами, лавинными оползнями, убийственными камнепадами, селевыми потоками, сметающими на своем пути горные кишлаки и туристские базы, ни на секунду не покидающий кошмар ожидания смерти от чего угодно – от собственноручно устроенного взрыва, падения в ледовую расщелину, от подрезанного партнером манильского троса при восхождении в связке на пик, от «нечаянной» пули или ножа обидевшегося на тебя какого-нибудь полусумасшедшего убийцы-малолетки, которому, как и всем остальным, терять нечего… …Через двадцать три года, когда Мике стукнуло уже тридцать восемь, он неожиданно получил Государственную премию за цикл веселых иллюстраций к нескольким очень известным детским книжкам. И на эти премиальные деньги повез своего десятилетнего сына от первого неудачного брака и двадцатишестилетнюю любимую женщину в Алма-Ату. И там, ни слова не говоря, повел их в «свои» горы… Медео тогда уже было известно на весь мир своим высокогорным катком, и из Алма-Аты туда ходил рейсовый автобус. Рано утром втроем они добрались на этом автобусе до Медео, позавтракали там и пошли вверх знакомой Михаилу Сергеевичу тропой, ведущей в Горельник, а потом дальше и выше, через горные пастбища – «джайляу», туда, где уже почти ничего не росло и начинался ледник… Во второй половине дня они фотографировались на леднике Туюксу. Потом перестали удивляться – устали почти до полной потери сил. Еле плелись. Как всегда, в горах быстро темнело. Почти в полной темноте, голодные и измученные, наткнулись на небольшую группку людей, которые грузили в полуторку искореженные железные кровати в грязных засохших комьях земли, обрывки палаток, обломки какой-то мебелишки, искалеченное альпинистское снаряжение. Мотор у полуторки работал, светили фары, а в кузове грузовика с откинутыми бортами, широко расставив ноги, стоял квадратный мужичок лет шестидесяти, с голубыми глазами и торчащим ежиком коротких седых волос. Был он в тренировочных штанах и майке. Мика поздоровался. — Вот, видишь, что сель наделал… – сказал ему седой старик с голубыми глазами сверху из кузова. – Двадцать шесть человек как корова языком слизала. Эва, что осталось от альплагеря. Тьфу!.. — У вас поесть чего-нибудь не найдется? А то вот сынишка и любимая совсем оголодали. А до Медео еще верный час топать. — Это верно, – квадратный старик внимательно разглядывал Мику. – Лучше вверх, чем вниз, сам знаешь… Сказал своим помощникам: — Перекур! Сел перед Микой на землю, поджал под себя ноги по-казахски, заглянул снизу Мике в лицо и удивленно спросил: — Значит, ты живой?.. А я думал, вас всех убили. — Вы меня, наверное, с кем-то путаете. Я нездешний. — Это я помню, – сказал старик. – Я только подзабыл, откуда ты. Из Москвы или из Ленинграда? — Из Ленинграда, – сказал сын Мики. А в глазах и в мозгу Михаила Сергеевича Полякова, Мики, вдруг совсем рваными клочками неожиданно замелькали какие-то очень давние картинки, лица, звуки, обрывки реплик, команд, снова лица! От бронзовой физиономии седого старика с голубыми глазами, сидящего перед ним, скрестив под собою ноги, Мика уже не мог оторвать растерянных глаз, пока память его, будто из разбросанных мозаичных кусочков, наконец, не сложила портрет этого старика почти четвертьвековой давности… Он и тогда казался им глубоким стариком, хотя в то время ему было столько, сколько Мике сейчас… — Дядя Паша?! — Он самый, – ответил старик, и его голубые глаза наполнились непролитыми слезами. Не вставая с колен, Мика обнял его, положил свою голову на широкое стариковское плечо и заплакал. Старик прижал его к себе одной рукой, другой гладил по голове и тихо успокаивал Мику срывающимся от волнения голосом: — Ну чего ты, сынок?.. Выжили – и ладушки— Ты же Мишка-художник, да?.. Правильно? А я – «Получи и распишись!». Помнишь? И Мика, не в силах унять дрожь, сотрясавшую все его тело, только утвердительно кивал головой, подтверждая, что Мишка-художник – это действительно он, а «Получи и распишись!» он никогда не забудет, до самой своей смерти… Опубликовано в газете «Новое поколение», 17 марта 2006 г.
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
