 |
 
|
|
 Краеведческие очерки В.Н. Проскурина
ЩЕДРЫЙ ХРАНИТЕЛЬ
Сегодня предлагаем вниманию читателей сюжет из очерка. Он посвящен писателю Юрию Домбровскому, певцу ушедшей Алма-Аты, города, под одним из его прежних, колониальных названий…
Повернув за угол, я увидел совершенно неожиданное. Высоко, над мощным фундаментом, на белой стене алма-атинского дома, прилепилась черная мраморная бабочка (перекресток старых улиц Кирова и Мира). Вблизи распластанные крылья пришелицы расписаны понятными рубленными строчками, мол, в этом доме в 50-е годы жил… Еще ниже, спускаясь печатным шрифтом к прохожему, отмечено, кто именно – видный русский советский писатель Юрий Осипович Домбровский. Крайних дат его жизни на доске не замечено, что, по-видимому, говорит о вечности бытия писателя. Сей своеобразной двуязычной мемориальной доски Ю.О.Домбровский удостоился шестьдесят лет спустя, когда впервые попал в Алма-Ату, в этот необычный город, по его собственному признанию, не похожий ни на один из городов в мире. Алма-атинцы вправе считать причудливого дядю Юру своим земляком. В начале 30-х он, студент ГИТИСа, без каких либо на то оснований был сослан по 58-й статье УК РСФСР в степной аул близ Алма-Аты. Добившись права жить у тетки в столице республики, работал научным сотрудником в Центральном музее Казахстана, участвовал в археологических раскопках (в одном из личных листков Домбровский укажет: «Мной открыт древний город, на раскопки которого была организована специальная экспедиция. Имею ряд научных работ по истории»). Он вникал в прошлое города, и не было пригорка в его окрестностях, дома, здания, улицы или арыка, о которых он не знал бы столько, сколько неведомо его старожилам. Он учил детей в школах, читал лекции в театральной студии, писал стихи, романы, переводил книги казахских литераторов. Отсюда, из Алма-Аты, его не однажды изгоняли в разные населенные пункты страны ГУЛАГ, и сюда же он возвращался – больным и битым, если не отбыв срок, то будучи списанным за ненадобностью. Давно шли, затухали и вновь разгорались дискуссии об открытии и литературного музея, и мемориальной квартиры, и даже памятника писателю. А то, что трафаретно отмечено на мраморной доске, – развесистая клюква… Во-первых, Юрий Осипович, несмотря на московскую прописку, жил в нашем городе вместе с героями своих романов не только в указанный на доске срок, а гораздо дольше, образно – всю жизнь. В городе, который стал для него и наказанием, и спасением. Здесь Домбровский дружил с режиссером Штейном и писателем Ановым, почитал Ауэзова и Никольскую, был близок с Аймановым и Оленевым-Антощенко, постигал творчество Калмыкова, был не разлей вода с Шуховым и Косенко, жил одним дыханием с Симашко и Гертом, писал о Хлудове, Кастееве, Степанове. Он сумел воспеть архитектурное великолепие зенковских строений старого города и тех удивительных, духовно наполненных людей, что жили и продолжают здесь жить. Правда, друзья-товарищи были разные. Когда кормиться было нечем, давние знакомые во всех редакциях, отводя в сторону глаза, блудливо бормотали о чудовищно тяжелых временах и зыбкости своего рабочего места. И тогда беспашпортный Домбровский скрывался под придуманными псевдонимами. Вышедшие в свет таким образом произведения он подписывал неизменно единственному другу Касе Айналайн – любимой из своих верных кошек. Вот и выходит, что надпись на мемориальной доске – сущая кривда (успеха и славы венок тяжелой печалью прострочен: и раньше ты был одинок, теперь ты еще одиноче). Кстати, и в шутку и всерьез трудно согласиться и с шаблонной формулировкой «русский писатель». Невероятный выдумщик Домбровский напридумывал себе и размножил массу анкет-автобиографий, где с легкостью менял день и год рождения, социальное положение и национальность, на время становясь то евреем, то великороссом, то потомком цыганского барона Гедала. Последняя легенда о происхождении нравилась Юрию более всего, и он часто, особенно в крепком, дружеском застолье, рассказывал о своих бессарабских корнях, о приключениях родного табора, с непременным угоном лошадей и роздыхом у далеких костров. В биографии писателя находим и мистическое – замешанный на цифре 9 житейский сюжет: родился в 1909; отец, самый близкий на свете человек, умер в 1919; первый крупный роман опубликован в 1939; в том же году разгон участников 2-го съезда писателей Казахстана и, как следствие, арест Домбровского. Ровно через десятилетие ему предъявлены новые обвинения. В 1959-м состоялась первая послелагерная публикация романа «Обезьяна приходит за своим черепом»; в 1969-м в Нью-Йорке, Торонто увидел свет «Хранитель древностей», с годами «Факультет ненужных вещей». В 1978-м, не дотянув немного до магической девятки, писатель закончил земной круг в Москве. Во-вторых, если говорить об открытии мемориальной доски, можно ли так обыденно утверждать Домбровского видным советским писателем, когда он сполна испытал методы соцреализма на Колыме и Дальнем Востоке, в страшных бараках Тайшета. Доходяга, вышвырнутый на умирание, выносит из ворот лагеря замысел антинацистского романа «Обезьяна приходит за своим черепом». Арест и посадка в послевоенные годы, время борьбы с космополитизмом оборачиваются дилогией «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей», изданной в 30 странах мира, лучшая из литературных произведений ХХ столетия, которая, по словам критиков, потрясла основы Кремля. В жизни Юрий Домбровский был очень разный. Один – когда вальяжно появлялся в московском Доме литераторов, другой – серьезно штудирующий книжные богатства Казахстана, третий – некий странный, всклокоченный человек, рассеянно бродивший по улицам Алма-Аты. Обыкновенно с чайником, в поисках свежего пива. О том, что он писатель, почему-то знали все, хотя никто его книг не читал. И само понятие это применительно к типу в замызганном, жутко мятом белом костюме вызывало у людей приятное ощущение своего превосходства над ним. Домбровский любил повторять, что правда – есть красота жизни. И последнее, что касается наших спутниц – правды и кривды. Коммунальная гостиница №4, где жил Юрий Домбровский, откуда увозил его в неизвестное черный воронок, находилась в те старые годы не по улице Кирова, а на перекрестке Виноградова и Интернациональной (коммуналка, наполненная бесприютными людьми, давным-давно снесена). Постепенно исчезали так и не отмеченные в камне и бронзе многие алма-атинские адреса, где снимал угол с койкой видный советский писатель, – весь старый город, дом за домом, квартал за кварталом. До основания (ходила байка, что в московской квартире писателя на стене вместо обывательского ковра было им прибито окно со снесенного алма-атинского дома, с причудливой резьбой ставен). Но остался чудом от верненского наследия собор, что в городском парке, некогда музейная обитель Юрия Домбровского (о храмоздании писатель отзывался особо: «Он висел над всем городом – высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами, с гофрированным железом крыш, с колокольней, лестницей, целой системой лестниц, переходов и галерей – …настоящий храм Василия Блаженного»). С великой радостью и здесь, в сердце города, можно было устроить уголок писателя Домбровского, по старой традиции с портретом в окладе. Или установить на звоннице пусть малый, но памятный колокол Домбровскому, с витиеватой надписью о певце ушедшей Алма-Аты (может быть, в сонме славных имен достопамятных алма-атинцев). Опубликовано в газете «Новое поколение», 29 октября 2004 г.
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
