 |
 
|
|
 И это все о ней, о Южной столице…
«В АЛМА-АТЕ УЮТНО И ТЕПЛО БЫЛО ВСЕМ – И БОЛЬШЕВИСТСКИМ ВОЖДЯМ, И БЕЛОЭМИГРАНТАМ»
Удивительными были преподаватели! Только приехал после 13 лет работы в Москве Джолдасбеков, ученик Артабалевского, один из видных ученых математиков-механиков. Сначала Умирбек Арсланович работал в политехническом институте проректором, потом стал ректором КазГУ, основателем Казгуграда. И вместе с ним его жена – Мая Михайловна Багизбаева. Она только что защитилась по русскому фольклору в Москве. Она принимала у меня вступительный экзамен по русской литературе. Я запомнился ей, как она потом рассказывала, тем, что нестандартно отвечал, использовал малоизвестные факты из творческой жизни Чехова. Например, Чехов, когда принимал участие в репетициях постановки Станиславского, всякий раз подчеркивал «не вишнёвый», а «Вишневый сад». Была куратором курса в моей группе. В университете был и есть сейчас единственный в Средней Азии кабинет русского фольклора. Преданно и увлеченно занималась русским фольклором выпускница МГУ Мая Михайловна Багизбаева, защитившая докторскую диссертацию по этой тематике. Оба они сыграли в моей судьбе огромную роль. После демобилизации из армии я пошел к ректору, а у меня, кроме красного диплома и золотых погон лейтенанта, ничего больше не было. Джолдасбеков сказал, что молодые преподаватели ему нужны, и отправил меня в лабораторию учебного телевидения. Потом меня рекомендовал на преподавательскую работу, а уж потом на секретаря комитета комсомола в Казахском университете. А мне уже было 26 лет, я работал заместителем декана на филологическом факультете и старшим преподавателем. У меня были планы исключительно научные. На что я сказал: «Во-первых, я уже старый. А во-вторых, русский!». И это было понятно: главный университет республики, секретарь – главное молодое лицо, и я был уверен, меня не пропустит ЦК ЛКСМ Казахстана. Мне потом рассказывали, когда Джолдасбеков позвонил в ЦК по поводу моей кандидатуры, ему возразил секретарь ЦК комсомола: «Он же – голубоглазый, только через мой труп!». На что ректор ответил: «Что ж, значит, я переступлю!». Это о многом говорит: ведь его же в 1986 году обвинили в национализме, чуть ли не в том, что он был организатором декабрьских событий, его исключили за это из партии. Потом, правда, восстановили, и он заплатил партийные взносы за все несколько лет небытия в партии. А это было уже начало 90-х годов, когда в КПСС состоять было непрестижно. Для меня он, и не только поэтому, исключительно порядочный, честный человек. Правда, вскоре меня избрали секретарем Алма-Атинского обкома комсомола. Я пришел к Джолдасбекову советоваться, и он сказал: «Работай, а место твое на кафедре всегда за тобой». Я потом совмещал с научной работой.
— Позиция секретаря ЦК комсомола не свидетельствовала разве об отступлении от генеральной линии
в национальной политике, от интернационализма? Я считаю, причиной того, что приход Колбина спровоцировал беспорядки, стало то, что не «свой» русский пришел. И в отношении популярного в народе руководителя республики Кунаева проводилась обструкционистская политика.
— Вам, наверное, не раз приходилось встречаться с Кунаевым. Какое впечатление он производил
на вас как руководитель и человек? Однажды у меня с ним состоялся интересный разговор. Так неожиданно получилось, какую-то проблему культурного строительства мы с ним обсуждали – это был 85-й год – только-только Горбачев побывал в Целинограде, а Динмухамед Ахмедович его там принимал. Мы говорили о культуре, меня поразило знание Кунаевым Александра Блока – он его очень хорошо знал, много декламировал наизусть, делал очень тонкие замечания. А потом неожиданно спросил: «Слушай, а как тебе Горбачев?». Я растерялся и ответил что-то невразумительное, а он говорит: «По-моему, это второй Хрущев». А уж от Хрущева-то Динмухамед Ахмедович пострадал сильно, у них была длительная и довольно-таки драматическая история взаимоотношений. Хрущев ведь его снимал с должности. Что касается Кунаева как руководителя республики, то я бы поставил самую высокую оценку как личности, как профессионалу. И ведь сколько ни пытались найти на него компромат, так ничего и не нашли. Надо отдать должное Кунаеву: он, несмотря на формирование негативного общественного мнения вокруг его персоны, несмотря на прогорбачевские настроения в стране, вел себя по-бойцовски и даже отчасти вызывающе по отношению к своим оппонентам. Меня поразил еще такой факт: мы тогда открывали Центральный музей Казахстана, а такие объекты строились ударно. И когда экспозиции, совершенно уникальные, были готовы, у Кунаева осталось одно замечание: почему нет стенда, посвященного деятельности Леонида Ильича Брежнева. То есть он показал себя как порядочный человек. Потом на политбюро его пытались этим уколоть, спекулировали: «Это прошлый век! Вы человек брежневской закалки!». А он как бы им даже подыгрывал: «Да, я в самом деле брежневской закалки человек. Он же и вас всех воспитал, Брежнев?». Услыхать такое в 1986 году… Хотя я уезжал из Алма-Аты за месяц до событий, никаких предпосылок, никакой грозовой атмосферы не ощущалось, так что делайте выводы сами. Во многом, я оцениваю, – это была неправильная кадровая политика. Я помню еще одно заседание Бюро ЦК Компартии Казахстана, где Димаш Ахмедович рассказывал, как его в Москве распекали за строительство «престижных» объектов. «Как же так, ведь строили эти объекты для народа, – возмущался он, а речь шла о знаменитой бане «Арасан». – Строили для всех, за три рубля любой казахстанец мог получить максимум комфорта и удовольствия, тем более что строили в основном из местных материалов. Затратили всего 17 миллионов рублей. Какой же это престижный объект, мы же его строили для народа?». Мы все можем сравнить с тем, что происходит сейчас. Весь новодел – все эти престижные объекты – недоступны народу.
— Вы всю жизнь связаны с культурой. Какой представлялась вам столица республики того времени? В Алма-Ате в эти годы издавался «Простор», один из самых смелых и содержательных журналов периода оттепели. Главным редактором был крупный и самобытный писатель Иван Шухов, столетие со дня рождения которого будет через несколько лет. Вспомнит ли об этом кто-нибудь в Алматы? Вы знаете, что Троцкий был сослан в Алма-Ату, он привез с собой несколько вагонов литературы, целую библиотеку, которая потом стала основой для создания библиотеки пединститута имени Абая, сейчас университета. А его ближайший помощник Кузьминзагс Михаил Моисеевич – вот парадокс! – был старшим преподавателем на кафедре истории КПСС в университете и по долгу службы вынужден был «разоблачать троцкизм». Кузьминзагс, прихрамывая, жаловался окружающим, что попал под первый автомобиль в Алма-Ате. Там было много людей, оставшихся после ссылок или даже вернувшихся из эмиграции. Вспомним того же Николая Раевского. Один из ведущих пушкинистов Советского Союза жил в Алма-Ате! Он, как бывший зек, белоэмигрант, не мог, не имел права жить ни в Москве, ни в Ленинграде. А в Алма-Ате книгу Раевского впервые напечатал журнал «Простор» и его «Портреты заговорили» узнали во всем мире благодаря Алма-Ате, где его, без преувеличения, многие любили. И именно благодаря этой атмосфере, благодаря Кунаеву, последние десять лет книги Раевского выходили регулярно, благодаря ему Раевскому присвоили звание заслуженного деятеля культуры, хотя у КГБ, как говорится, были вопросы к белоэмигранту. В «Просторе» были опубликованы и письма Набокова к Раевскому, написанные в начале 30-х годов. Ни одно произведение Раевского не было ранее опубликовано ни в Москве, ни в Ленинграде и, что примечательно, ни в белоэмигрантской прессе, за рубежом. Причина в том, что он писал объективно. Писал о трагедии и белых и красных, о зверствах и тех и других. Ведь в гражданской войне победителей не бывает. Его повесть «Добровольцы» – это история битвы за Крым, штурма Перекопа, только глазами защитника, а не нападавших. А в автобиографической повести «1918 год» рассказывается о трагедии, разыгравшейся на Украине, по духу она близка «Белой гвардии» Михаила Булгакова. Я был в США, в Библиотеке конгресса сделал запрос на книги Раевского, мне выдали список из 50 наименований книг, изданных в разных странах. Раевскому было уже девяносто лет, когда мы добились, чтобы он, бывший белоэмигрант, смог поехать за границу, в Чехословакию, искать свои архивы. Правда, тогда он ничего не нашел. Несколько лет спустя мне удалось найти бесценные архивы известного пушкиниста. Это интересное продолжение его неопубликованных трудов о Пушкине, цикл эмигрантских повестей, сопровожденных двумя письмами Набокова автору. Рядом с такими людьми хочется быть выше и ближе к ним, еще больше погружаться в мир культуры. Может быть, даже подсознательно под впечатлением Раевского. Я был недавно в Алматы, вроде бы и «Простор» издается, и люди там интересные работают, но что-то не то…
— Заметили процессы культурной «ломки»?
— Вас удручает потеря интереса к культуре или вообще дрейф республик друг от друга? Хорошо, что сейчас происходит радикальное изменение политики в отношении Казахстана. Обнадеживает сотрудничество в рамках Евразийского сообщества.
— Вы сторонник теории евразийства в отношении бывших республик Союза?
— После Казахстана чем вы занялись в России? Раиса Максимовна Горбач`ва была членом президиума, работала на общественных началах. Интеллигентный, мягкий и в то же время принципиальный человек. Одно время я издавал журнал «Российская провинция». Написал несколько книг. Потом перешел работать в Совет федерации. И вот недавно был назначен советником председателя Совета федерации по культуре. По-прежнему параллельно занимаюсь наукой и литературой. Вот вышел сигнальный экземпляр очередной книги «Формирование масс». Это исследование культурных и социальных процессов, которые проходят в стране и в каждом из нас. Кстати, в казахстанском журнале «Простор» продолжают выходить мои материалы. Недавно мне позвонили из Алматы: в «Просторе», в январском и февральском номерах журнала, опубликована новая книга Раевского «Дневник галлиполийца». Галлиполи — это местечко в Турции, куда прибыл капитан Николай Раевский с войсками генерала Врангеля. Это повесть о трагедии белого движения. Я написал предисловие к изданию с интригующим названием «Мог стать барон Врангель русским Бонапартом?». В свое время мы с казахстанским режиссером Александром Головинским сняли документальный фильм о Раевском «Письма живого человека». Почему «живого»? Да потому что для многих, даже серьезных исследователей и культурологов Раевский считался бесследно пропавшим или давно погибшим, к тому же ему уже было много лет и его не чаяли увидеть живым. Сейчас есть идея сделать продолжение фильма на основе новых найденных архивов известного казахстанского пушкиноведа. Уместным было бы также издать сборник эмигрантских повестей Н.А. Раевского, который можно было бы так и назвать «Неизвестный Раевский». Так после смерти мы продолжаем раскрывать тайны жизни и творчества этого удивительного человека и писателя.
© Владимир ЛИТВИНОВ
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
— Для многих людей самые яркие воспоминания связаны со студенческими годами. Чем увлекались
студенты вашего времени, какая атмосфера царила в университете?
