 |
 
|
|
 Алма-Ата от А до Я в калейдоскопе событий
ЯБЛОНЕВЫЙ ПРАЛЕС
Дорога вилась лесом, точнее, пралесом, — он стоял белый и торжественный под густым инеем, в глубоких снегах. Но что это был за лес! Таким мы уже видели его весной, когда не лютый мороз сковывал его, а пригревало ласковое и жаркое солнце. То был яблоневый пралес — первобытный лес диких яблонь, и весной он был облит молоком буйного цветения, так что дыхание захватывало от дурманящего аромата. Отсюда, из этого яблоневого пралеса, по земле, по всей Азии, затем в Европу и на другие континенты и пошло алма-атинское яблоко…
«Полуторку», в которой мы ехали, сопровождали красноармейцы под началом молоденького лейтенанта. В Алма-Ате ходили упорные слухи, что высоко в горах скрываются бандформирования басмачей. Потому руки бойцов сжимали станковый пулемет, установленный на машине. В сумерки дорога кончилась — точно обрубленная, прямо уперлась в крутую стену огромной обрывистой скалы. Обе стены ущелья сошлись углом: ехать дальше некуда было. Мы вышли из машины и растерянно спросили: — Куда же нам теперь? — Туда! — шофер кивнул вверх, лукаво улыбаясь. Мы тоже задрали головы. Вверху — треугольник неба. В этом треугольнике через звездное небо промелькнула какая-то тень, потом метнулась еще раз и стала приближаться. Казалось, вот упадет и накроет нас. И мы услышали скрип и присвист. Еще через несколько секунд увидели, что сверху к нам спускается какой-то четырехугольный помост. Он покачивался, и над ним тускло поблескивал канат или трос. Помост — два на два метра, без каких бы то ни было перил или другой ограды, лишь по углам прикреплены тросы. Четыре троса сходились над площадкой в один узел, и оттуда другой трос, толщиной в корабельный канат, тянулся вверх. Это был самый примитивный лифт, какой нам случалось когда-нибудь видеть. И нам предложили на него встать и подняться вверх, на несколько десятков метров… На этом примитивном лифте поднимали высоко вверх носилки с ранеными, персонал лазарета, продукты и вообще все: другого способа сообщения с санаторием «Алма-Арасан», расположенным в двух тысячах метрах над уровнем моря, тогда не было (лишь в 1945 году заведующий кафедрой рудничного транспорта Казахского горно-металлургического института А.Кулибаба предложил новый наклонный подъемник-фуникулер для подъема и спуска отдыхающих бойцов). Встретил нас, — продолжает воспоминания Ю.К.Смолич, — начальник эвакогоспиталя — высоченный худющий дядя, который отрекомендовался: Зануда. Такая забавная была у него фамилия. Был он «из хохлов» — это тоже он так себя рекомендовал, « из Зеленого Клина, откуда-то с Тихого океана. Когда мы в ответ тоже назвали наши фамилии, моя и Паустовского не произвели на него впечатления, но фамилии Квитко он невыразимо обрадовался. Он долго тряс руку Лейбе Моисеевичу, не знал, куда его посадить, и бросился угощать папиросами, яблоками, даже пивом. И все расспрашивал, как же он себя чувствует, как ему живется, каково здоровье и так далее. Потом начался вечер, интернациональный, потому как каждый из нас выступал с чтением произведений на родном языке: Паустовский — на русском, я — на украинском, Квитко — на еврейском. В зале сидели раненые всех национальностей, и каждому было особенно приятно услышать голос писателя на своем языке. За это аудитория всегда нам была особенно благодарна. В зале лежали прикованные к постели или сидели безрукие и безногие. Но как жадно они слушали и с какой радостью аплодировали — кто как мог: костылями, топотом ног, стуком ложки о фанерку, просто возгласами «браво» или «спасибо». Печальный, незабываемый вечер. Я рад, что он был в моей жизни, — пишет в воспоминаниях Ю.К.Смолич. Когда по окончании выступлений писатели зашли в кабинет начальника Зануды, то увидели, что лицо у него вытянулось, вид был озадаченый. На прощанье он пожал руку Квитко и с нескрываемой горечью сказал: — Значит, товарищ Квитко, решили перейти на еврейский язык. Просто так или из протеста против гитлеровского антисемитизма? Позднее до нас дошло. Хохол с берегов Великого океана спутал современного еврейского писателя Лейбу Моисеевича Квитко с классиком украинской литературы Григорием Федоровичем Квитко-Основьяненко, который умер сотню лет тому назад. Творчество украинского Квитко Зануда, очевидно, знал, и чем-то оно было ему особенно дорого.
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
